Они возвращались в цех, напоминая своим видом похоронную процессию без мертвеца. Потрясенный происшедшим, Мутфаул словно забыл об их существовании, позволив им бездельничать целую неделю. Все это время он лежал на крановой балке, бессмысленно уставившись в залитое солнечным светом небо. В конце концов он вдруг вызвал к себе Питера Лейка.

Мутфаул редко общался со своими воспитанниками один на один, и потому Питер Лейк поспешил к нему, предвкушая что-то необычное и уж в любом случае радостное. Он нашел наставника в цехе. Тот возился с неким диковинным устройством. Питер Лейк почему-то решил, что он собирает новую машину, которую они покажут Джексону Миду.

Он помог Мутфаулу установить несколько деталей, так и не понимая, что же они строят.

– Кажется, все, – сказал наконец Мутфаул. – Теперь дело за малым. Когда я дам тебе команду, ты должен будешь изо всех сил ударить молотом по этой балке, понял? Я же сделаю пару последних замеров. – Он исчез за деревянным щитом, за который уходила стальная штанга, и вскоре скомандовал: – Давай, Питер, бей изо всех сил!

Питер Лейк послушно выполнил команду и замер в ожидании новых указаний. Прождав так несколько минут, он заглянул за деревянный щит и, к собственному ужасу, обнаружил за ним недвижного Мутфаула, пронзенного прямо в сердце стальным штырем, пригвоздившим его к дубовой колоде.

– О господи… – пробормотал Питер Лейк, отказываясь верить собственным глазам.

Разумеется, убийство духовного лица не могло остаться ненаказанным. Питеру Лейку пришлось оставить фартук и взяться за меч.

Во время бесконечных блужданий по улицам и авеню повзрослевший Питер Лейк, которому было уже почти двадцать, нередко задумывался о себе и о своем месте в этом мире. Появившиеся у него заметные залысины несколько старили бывшего болотного жителя и вместе с тем, обнажая его высокий лоб, придавали лицу особую привлекательность. Он производил впечатление мягкого и доброго человека и выглядел примерно так же, как выглядят все хорошие люди на свете. Будь он аристократом, он смог бы пойти очень и очень далеко. Впрочем, Питеру Лейку и без того казалось, что весь мир открыт пред ним, ведь он был прекрасным механиком, здоровым и симпатичным молодым человеком, отлично владеющим своей профессией. Да, конечно же, за ним охотилась полиция, но что с того? Он не был связан никем и ничем и потому не боялся полицейских.

Стоило ему подумать об этом, как он увидел перед собой улыбающегося Сесила Мейчера.

– Сесил, ты откуда взялся? Разве я тебя звал?

– Я сам к тебе пришел!

– Уходи. Меня разыскивает полиция.

– Подумаешь…

– Я серьезно. Шел бы ты лучше домой.

– Лучше я с тобой останусь.

– Ты не можешь остаться со мной, Сесил! Ступай домой!

– Где хочу, там и хожу, понял?

– Неужели ты не понимаешь, что с тобой они изловят меня в два счета? Зачем мне такой хвост нужен?

– Мы живем в свободной стране. Куда хочу, туда иду. Таков закон. Любой судья это подтвердит.

– Я тебе голову отрежу!

– А вот и не отрежешь!

– Я от тебя сбегу, только и всего!

– Не сможешь. Я тоже бегать умею. Да и толк от меня какой-никакой, а будет. Я ведь в школе овощи готовил, пюре овощное, помнишь?

– Мне не до пюре, меня в убийстве обвиняют.

Они шли быстрым шагом по Бауэри.

– У Джесси Джеймса и у Бутча Кэссиди такие повара, ясное дело, есть. Этого требует этикет. Я не только овощи умею готовить, я и стирать могу, и сторожить по ночам. Да и кузнец я неплохой.

Они прокладывали себе дорогу через габардиновые людские волны, гулявшие по Бауэри. Солнце клонилось к горизонту, отражаясь в темных кривых зеркалах бесчисленных окон. На вечерний промысел стали выходить лоточники с жаровнями для мяса и уличные музыканты; мюзик-холлы призывно засверкали переливчатыми разноцветными огнями. Музыка доносилась даже с пароходов, выскользнувших из-за Манхэттена и исчезнувших в опустившемся на Ист-Ривер вечернем сумраке, с тем чтобы изведать прелесть залитой лунным светом теплой ночи, оглашаемой криками пересмешников.

– Еще я умею делать татуировку.

Питер Лейк остановился как вкопанный и перевел взгляд на юного Сесила.

– Чего-чего?

– Татуировки умею рисовать, вот чего.

– Ты это серьезно?

– Пока они меня не зацапали, я работал учеником в специальном кабинете.

– Ты же вроде как селедку ловил?

– Это давно было. А потом я татуировки стал рисовать.

– Где?

– В Китае.

– Ну да, конечно.

– Там одни китайцы живут. Чайнатаун называется.

– Ну и что из того, что ты татуировки рисовать можешь?

– Я могу деньги зарабатывать. Я когда-то даже очень богатым женщинам татуировки делал! Мне тогда десять лет было.

Сесил предстал Питеру Лейку в совершенно новом свете.

– И что же это были за татуировки?

– Карты, санскрит, билль о правах (я его из книжки списывал). Мы с Фа-Вунем даже у мэра побывали. Я расписывал задницу его супруге: на одной половинке карта Манхэттена, на другой – карта Бруклина. Фа-Вунь и мэр стояли за занавеской, а работу всю делал я. Фа-Вунь за нее пятьсот долларов получил.

Пораженный разносторонностью дарований Сесила Мейчера, Питер Лейк дозволил ему остаться с условием, что в любой момент они могут расстаться, а Сесил выбросит свою дурацкую круглую шапочку с фестонами.

Они направились прямиком в галантерейный магазин, с тем чтобы купить там китайскую шляпу (поскольку именно такие шляпы носили и Мутфаул, и Фа-Вунь, о котором у Сесила остались самые теплые воспоминания). Приосанившись, Питер Лейк обратился к владельцу магазина:

– Мой повар и татуировщик господин Сесил Мейчер хотел бы приобрести у вас китайскую шляпу.

Продавец быстро нашел шляпу нужного размера, которая в любом случае была ничем не хуже дурацкой круглой шапчонки Сесила.

Они жили на чердаках и под водонапорными башнями, существуя главным образом на деньги, вырученные за татуировки. Когда же шумиха, связанная с убийством Мутфаула, стала стихать, Питер Лейк стал выполнять кузнечные подряды, называясь вымышленным именем, после чего дела у них явно пошли в гору. Однажды вечером, утомленные тяжкими трудами, они отправились в салун, с тем чтобы выпить там пива и утолить голод жарким, горячей выпечкой и овощами. В залитом ярким светом салуне стоял оглушительный гвалт, поскольку там в этот час находилось никак не меньше двух сотен не вполне трезвых посетителей. Однако в тот самый момент, когда на стол было подано брызжущее соком долгожданное жаркое, в зале установилась гробовая тишина (ее нарушало лишь доносившееся из ледника капанье).

В салун вошел не кто иной, как сам Перли Соумз, изнывавший от скуки и походивший на огромного ощетинившегося кота. Серебристые усы и борода, а также кошачьи баки, украшавшие розовые щеки, наделяли его странной гипнотической силой, которая устрашила бы и кобру. Он был поразительно самоуверен, энергичен и подл. Он любил пугать посетителей салунов. Прошло совсем немного времени с той поры, как Перли Соумз расчетливо и жестоко убил первого главаря банды Мейхью Роттинела и занял его место. Перли направился к стойке бара в сопровождении своей омерзительной свиты, численности которой позавидовал бы и лорд-мэр. Осмотревшись вокруг, он заметил Питера Лейка и Сесила Мейчера, застывших над жарким, и остановил взгляд на ножнах, висевших на поясе Питера Лейка.

– Ты что, владеешь мечом? – спросил он вполголоса. Почувствовав в этом вопросе неприкрытую угрозу, Питер

Лейк поднялся на ноги.

– Да, сэр.

– В самом деле?

Питер Лейк утвердительно кивнул.

– Так воспользуйся им! – выкрикнул Перли Соумз, швырнув в него яблоко.

Яблоко исчезло, однако Питер Лейк, судя по всему, не успевший отреагировать на этот бросок, сохранял прежнюю позу. Перли Соумз презрительно фыркнул. В следующее мгновение кто-то подобрал с пола четвертинки яблока и подал их Перли, который объявил во всеуслышание, что яблоко разбилось о грудь незадачливого фехтовальщика. Питер Лейк рассмеялся и сказал, что он разрубил яблоко своим мечом.