– Вы уверены в ее существовании? – вмешалась в разговор Вирджиния.

– Она существует всегда, и не существовать она попросту не может.

– Но с чем это связано? – удивилась Вирджиния. – Почему бы вам не устранить ее, открыв публике свои планы? Это было бы самым простым решением проблемы.

– В том случае, если бы я пытался заручиться поддержкой населения, я поступил бы именно так. Но мои цели состоят совсем не в этом.

– Тогда в чем же они состоят? – спросил Хардести.

Посмотрев в глаза Хардести, Джексон Мид внезапно сменил гнев на милость и, обращаясь уже не к Прегеру, а к нему, ответил:

– Мы строим радуги. Я хочу остановить время и воскресить мертвых, господин Марратта. Иными словами, мне хотелось бы восстановить справедливость.

От неожиданности Хардести вздрогнул.

– Когда это произойдет?

Джексон Мид улыбнулся.

– Запаситесь терпением.

Прегер в отличие от Хардести отказывался внимать сладкоголосому пению этой необычайно рослой и властной сирены.

– Простите меня, господин Мид, но ваши речи кажутся мне лишенными смысла. Если бы я процитировал их в своей газете, все психиатрические клиники нашего города встречали бы вас с распростертыми объятиями!

– Вы думаете, он этого не знает? – спросил, подходя к столу, Сесил Мейчер.

– Благодарю вас, господин Були, – резко оборвал его Джексон Мид. – Я смогу ответить ему и сам.

– Это еще не все, – продолжил Прегер. – Судя по тому, что происходит в этом мире, ваша странная деятельность пока не увенчалась успехом. Мало того, она может оказаться разрушительной, и в этом случае мы просто обязаны остановить вас.

– Вы видите эту картину? – спросил Джексон Мид, указывая на «Вознесение святого Стефана».

– Конечно вижу, – ответил Прегер.

– А вы верите в то, что святой Стефан действительно вознесся?

– Откровенно говоря, нет.

– Но тогда для чего художник написал эту картину и почему святого Стефана так почитают верующие?

– Они верят в его вознесение, только и всего.

– Дело совсем в другом, – покачал головой Джексон Мид. – Здесь изображен лишь первый шаг его вознесения, которое продолжается и поныне. Говорить о его реальности или нереальности не имеет смысла до той поры, пока мы не узрим всей картины.

– Простите, не понял, – раздраженно заметил Прегер.

– Пока мы не увидим всего холста, мы не сможем отличить реального от воображаемого. Все мои поражения могут оказаться победами, а все победы – поражениями. Свет будущего неотделим от света былой славы. Мы не видим и не понимаем этого, поскольку живем во времени, которого на деле не существует. Посмотрите на картину. Мы видим на ней движение, не так ли? В то же самое время мы понимаем, что изображение неподвижно. На самом деле эта ситуация как раз и отражает реальное положение дел. Последовательность неподвижных кадров создает иллюзию движения. Все происходило и происходит сейчас, в это мгновение.

– И тем не менее движение существует! – запротестовал Прегер.

– Оно порождается нашей близорукостью.

– Откуда вам это известно? – спросил Прегер. – Вы что, видели ту самую картину? И еще вы сказали, что, умирая, человек слышит что-то вроде тарахтения двигателя начала века. Кто мог вам это поведать?

– Я слышал это собственными ушами, – ответил Джексон Мид, вздыхая. – Я умирал уже раз шесть.

– Все ясно, – ошарашенно пробормотал Прегер.

– Говорить на эту тему бессмысленно, – вмешался Хардести. – Подобные вопросы решаются не умом, а сердцем.

– Ничего подобного! – возразил Прегер. – Столь безумные утверждения должны оцениваться именно с позиций здравого смысла!

– Вы ошибаетесь, господин де Пинто, – покачал головой Джексон Мид. – Душа куда умнее интеллекта хотя бы потому, что она не делает столь скоропалительных выводов. Именно по этой причине я не могу открыть вам своих целей.

– Я выведаю их сам!

– Вряд ли вам это удастся, тем более что в любой момент вы можете лишиться своей работы…

– В отличие от вас, господин Мид, я в здравом уме. Я рассеку сплетенную вами паутину острым клинком разума!

– Удивительно, что вы вспомнили о паутине. Ну что ж, в скором времени вы увидите ее воочию. – Он поднялся во весь свой огромный рост и испытующе посмотрел на репортеров. – Против нее не устоит никакая сталь.

На этом интервью можно было считать оконченным.

Часть IV

Золотой век

Очень краткая история облаков

Задолго до начала первого тысячелетия, когда острова и берега залива все еще оставались безлюдными, огромная облачная стена, пришедшая с моря, попыталась завладеть окрестными лесами, полями и холмами. Причиною тому была необычайно красивая осень, поразившая облако чистотой своих красок. Забрать их с собой облаку, конечно же, не удалось – и луга, и леса, и холмы остались на прежнем месте.

Повзрослев и поняв, что путь в новый мир проходит через человеческое сердце, облако вернулось к тем же берегам, возле которых вырос целый лес мачт и парусов. Люди, жившие на узких улочках города, порой вели себя удивительно благородно, а машины в то далекое время были еще слишком молоды и наивны, и потому никто не мог добраться на них до неба.

В эпоху джаза, когда сталь завладела едва ли не всем миром, облачная стена. набросилась на город подобно разъяренному льву, однако и на сей раз ей не удалось сдвинуть его с места.

Только в начале третьего тысячелетия, приход которого ознаменовался необычайно холодными зимами, заставившими людей вспомнить о ледниковом периоде, стене удалось подняться ввысь и увидеть совсем иной мир, чей золотистый свет отражался в водах рек и заливов. Именно в эту студеную пору в мире появился человек, рождения которого облако ожидало все эти долгие годы.

Мост Бэттери

Питер Лейк то и дело напряженно прислушивался к шуму машин, в котором ему чудились голоса из будущего. Он мог подолгу стоять перед ними, подобно альпинисту, покорившему неприступный пик. Их стук, скрип и пение уводили его в какие-то иные миры с их собственными образами и звуками. Из тьмы на него смотрели круглые, красные, словно рубины, глаза ягуаров, над бескрайними, погруженными в тень лугами кружили, потряхивая гривами, невесомые существа, сотканные из неяркого света.

Для того чтобы перенестись в иной мир, ему достаточно было увидеть кружащийся маховик или услышать постукивание регулятора хода. Над ним все время надо было стоять, пока он настраивал машину, иначе, закончив работу и запустив механизм в действие, он против воли впадал в странное оцепенение. В такие минуты он походил на заводной манекен, который следовало протереть масляной тряпкой и толчком привести в движение. В разговорах с механиками он был безукоризненно точен. «Принеси гаечный ключ на шесть», – говорил он своему подмастерью. Тот исчезал в бесконечных проходах, заставленных красными ящиками с инструментами, а когда возвращался, находил своего наставника неподвижно застывшим над наполовину разобранным мотором со снятым кожухом.

Механики всегда слыли редкостными чудаками, однако всем им было далеко до Питера Лейка, который оставался чужаком даже в их обществе. Его попытки установить дружеские отношения со своими напарниками выглядели крайне нелепо, поскольку он походил на них не больше, чем носорог на корову. Механики нередко собирались за столом, в центре которого ставилась большая стеклянная бадья с пивом. Он мог присоединиться к ним, с деланной живостью участвуя в их разговорах, но стоило ему вспомнить что-нибудь вроде постукивания натяжного устройства приводного ремня, как он тут же забывал обо всем на свете и вновь погружался в глубокий транс.

Вначале они обращались к нему только на «ты», поскольку он отказывался откликаться на любые прозвища, надеясь, что со временем ему все-таки удастся вспомнить свое настоящее имя. Чеки ему выписывались на предъявителя, и так он значился в платежных ведомостях сотрудников «Сан» – как «главный механик господин Предъявитель». Все связанное с ним было окружено ореолом таинственности, однако более всего механиков поражало в нем превосходное знание никому не ведомой допотопной техники, стоявшей в машинном зале. Их немало интересовало и то, что он поделывает в свободное от работы время. Однажды они даже отправили следить за ним длинноволосого юного подмастерья, вернувшегося только через два дня.