Пассажиры полагали, что они видят перед собой обычную туманную пелену, рассмотрением которой надлежало заниматься скорее не им, а членам команды лайнера компании «Вергетахтиг Ойстер». Что касается последних, то у них эта картина не вызывала ни малейшего восторга. Они прекрасно знали, что туман никогда не поднимается до самого неба и не перегораживает море сплошной стеной длиной в тридцать миль, такой же ровной и прямой, как платиновые метровые эталоны в Палате мер и весов где-нибудь в Будапеште. И конечно же, он никогда не мерцает и не гремит подобно военным барабанам.

Капитан никак не мог решить, что же ему следует предпринять: сохранять дистанцию или же вернуться на прежний курс и пройти прямо сквозь эту странную облачную стену. Хардести тем временем отправился на нос корабля. Нигде не виднелось ни облачка, однако прямо перед кораблем вставала таинственная стена, нижний край которой касался воды. Судя по доносившимся оттуда звукам, за ней происходило решающее сражение клаксонов и сирен. Чем ближе к стене подходил «Розенвальд», тем сильнее подавляли моряков ее немыслимые размеры.

Как бы офицеры ни наводили на нее свои сверхсовременные электронные инструменты, они не могли понять, с чем же имеют дело. Более или менее ясно судить о происходящем мог один только Хардести. Вирджиния несколько раз рассказывала ему об облачной стене, сквозь которую ему однажды довелось проехать на «Полярисе» (в тот момент он спал мертвецким сном, но потом видел отполированные ее нижним краем крыши вагонов). Откуда о ней знала Вирджиния, оставалось для него загадкой. Скорее всего, ей рассказывала о ней мать.

Если Вирджиния не ошибалась, они могли потеряться во времени. Проведя внутри этого облака целую вечность или же всего одно мгновение, «Розенвальд» мог либо обрадовать своим появлением ирокезов, либо перенестись в далекое и вряд ли счастливое будущее. Если же им и удалось бы когда-нибудь вернуться назад, их, скорее всего, тут же упрятали бы в сумасшедший дом.

В юности Хардести задавался вопросом, можно ли спрыгнуть с плывущего корабля и при этом остаться живым. Смельчака, решившегося на подобный поступок, должны были разрубить на части ходовые винты. После продолжительных раздумий юный Хардести пришел к выводу, что угол между направлением прыжка и продольной осью корабля должен составлять примерно пятнадцать градусов, при этом пловец обязан иметь при себе дополнительный груз, который уменьшит вероятность того, что его затянет под винт. Анализом этой проблемы занимался и его отец. Старик говорил ему:

– На глубине в двадцать футов пловцу необходимо сгруппироваться и тем самым уменьшить площадь собственной поверхности. Тогда перепад давления, создаваемый винтами, не окажет на него особого влияния. И еще. На глубине в сорок футов ему надлежит избавиться от груза, в противном случае он пойдет ко дну, что вряд ли будет отвечать его планам.

Капитан «Розенвальда» решил, что имеет дело с обычным туманом. Едва узкий нос корабля скрылся за белой стеной, Хардести стремглав понесся к корме. Белое марево коснулось его пятки, и он почувствовал, как по телу стала растекаться блаженная истома. Ему еще сильнее захотелось вернуться в подернувшийся легкой дымкой город с его небоскребами, мостами и куполами. Ему хотелось вновь увидеть Вирджинию.

Голландский лайнер, известный своими ходовыми качествами, постепенно набирал скорость. От белой стены Хардести отделяло теперь всего несколько дюймов. Вспомнив наставления отца, он схватил на бегу пожарное ведро, наполненное песком, и почувствовал, что облако вновь коснулось его ноги. К тому моменту, когда он взобрался на перила, облако обволакивало едва ли не половину его тела, однако совладать с силой тяжести оно уже не могло.

«Розенвальд» исчез. В следующее мгновение Хардести находился глубоко под водой. Он не спешил выпускать ведро из рук, боясь скорее не винтов, а той страшной силы, которой едва не удалось его поглотить. Он погружался все глубже и глубже в дышавшую холодом пучину.

Наконец он выпустил ведро из рук и поплыл наверх. А может быть, эта прожорливая облачная стена являлась всего лишь плодом его воображения? Интересно, что подумали о нем в этом случае пассажиры, видевшие, как он в синем купальном халате пробежал вдоль всей палубы с пожарным ведром в руках и спрыгнул за борт? В тот же миг Хардести выплыл на поверхность, однако не увидел ни корабля, ни стены. Повсюду, насколько хватало глаз, гуляли холодные серые волны.

К вечеру Эсбери Гануиллоу уже подплыл к заливу, за которым светились огнями огромные здания и мосты. Гавань и все прилегавшие к ней реки, каналы и бухты буквально кишели судами. Если бы не лоцман, нежданно-негаданно появившийся на борту шлюпа, Эсбери, скорее всего, заплутал бы в Ямайском заливе или вынужден был бы бороться с натиском Ист-Ривер.

К его вящему сожалению, человек, подобно Офелии плававший по открытому морю в купальном халате, не мог быть его пропавшим братом. Он помог Хардести взобраться на борт шлюпки и дал ему брюки, синий матросский свитер и достаточное количество времени на то, чтобы согреться и собраться с мыслями. После этого он задал ему далеко не праздный вопрос:

– Как ты сюда попал?

Они находились вдали от берегов, и поблизости не было видно ни единого суденышка. Он полагал, что Хардести назовет себя чемпионом мира по плаванию в холодных водах или же скажет, что его роскошная яхта перевернулась и пошла ко дну, что его высадили с борта подводной лодки или сбросили с аэроплана. Когда же Хардести сказал ему в ответ, что приехал сюда на чайном подносе, Эсбери решил более не задавать ему подобных вопросов.

В течение долгого времени они вели пустой светский разговор, когда же их кораблик подплыл к Нэрроуз, красота сверкавшего огнями моста и вид внезапно появившегося на горизонте города настроили их на серьезный лад. Они пришли к заключению, что все обещания надлежит исполнять, и сошлись на том, что даже самые свободные люди оказываются связанными сетью обязательств, ошибок, совпадений и следствий.

– Помимо так называемых естественных законов, – подытожил Хардести, – ведомому нам миру могут быть присущи законы организации, которые оказывают серьезное влияние на наше поведение, но нами не осознаются.

– Что верно, то верно, – кивнул Эсбери. – Я не выполнил данного некогда обещания, и вот через много лет налетевший невесть откуда ветер сбросил Холмана с лодки и принес меня сюда. Я обещал приехать в Нью-Йорк. И вот я здесь, но это меня уже нисколько не удивляет.

– Кстати говоря, ты мог бы поселиться у меня в квартире, – сказал Хардести, собиравшийся жить отныне у Вирджинии.

Недолго думая Эсбери согласился с этим предложением, решив, что в его ситуации не воспользоваться им было бы просто глупо.

Они причалили к пристани на Мортон-стрит, и Хардести тут же бросился на берег. Он долго стоял перед дверью Вирджинии, прислушиваясь к доносившимся из-за нее звукам: журчанию воды, лепету младенца, стуку ножа о разделочную доску, пению Вирджинии.

Хардести поднялся на чердак и перебрался оттуда на крышу конюшни местного полицейского управления, откуда он мог заглянуть в ее окна. От реки, находившейся за несколькими рядами домов, веяло прохладой. Огромное дерево, шелестевшее свежей листвой, вздыхало и трепетало при каждом появлении Вирджинии в светлом створе окна спальни. На смуглой от загара Вирджинии было белое платьице с расшитым фиолетовыми узорами воротником. Стоило Хардести переступить с ноги на ногу, как почувствовавшие его присутствие кони тихонько заржали. Он не видел окна кухни, но слышал голос Вирджинии. Та читала Мартину какую-то книгу:

– «Не далее как вчера сюда прибыло судно, носящее имя «Амстердамский герб», вышедшее из Новых Нидерландов по реке Мавритус двадцать третьего сентября…»

Оставаясь с Мартином, она часто читала вслух, поскольку в противном случае ему было бы непонятно ее таинственное молчание в те минуты, когда она сидела, уставившись в испещренные непонятными значками раскрытые предметы, называемые книгами. Он очень любил слушать свою мать и то и дело пытался сообщить ей в ответ нечто не менее важное. Поскольку Вирджиния никоим образом не желала монополизировать разговор, она нередко откладывала книгу в сторону и обращалась к нему с вопросами типа: «Мартин, а что думаешь об этом ты?»